Несколько раз в жизни я видел затопленную нижегородскую ярмарку на чёрно-белых фотографиях. Помню, удивлялся, как там нижегородцы жили? И я нашёл фрагмент из жизни на затопленной нижегородской ярмарке. Вычитал в сочинениях Максима Горького «В людях».
Делюсь с вами отрывком:
«Я еду с хозяином на лодке по улицам ярмарки, среди каменных лавок, залитых половодьем до высоты вторых этажей. Я — на вёслах; хозяин, сидя на корме, неумело правит, глубоко запуская в воду кормовое весло; лодка неуклюже юлит, повёртывая из улицы в улицу по тихой, мутно задумавшейся воде.
-Эх, высока нынче вода, чорт её возьми! Задержит она работы, — ворчит хозяин, покуривая сигару; дым её пахнет горелым сукном.
-Тише! — испуганно кричит он. — На фонарь едем!
Справился с лодкой и ругается:
-Ну, и лодку дали, подлецы!..
Он показывает мне места, где, после спада воды, начнутся работы по ремонту лавок. Досиня выбритый, с подстриженными усами и сигарой во рту, он не похож на подрядчика. На нём кожаная куртка, высокие до колен сапоги, через плечо — ягдташ (охотничья сумка), в ногах торчит дорогое двухствольное ружьё Лебеля. Он то и дело беспокойно передвигает кожаную фуражку — надвинет её на глаза, надует губы и озабоченно смотрит вокруг; собьёт фуражку на затылок, помолодеет и улыбается в усы, думая о чём-то приятном, — и не верится, что у него много работы, что медленная убыль воды беспокоит его, — в нём гуляет волна каких-то, видимо, неделовых дум.
А я подавлен чувством тихого удивления: так странно видеть этот мёртвый город, прямые ряды зданий с закрытыми окнами, — город, сплошь залитый водою и точно плывущий мимо нашей лодки.
Небо серое. Солнце заплуталось в облаках, лишь изредка просвечивая сквозь их гущу большим, серебряным, по-зимнему, пятном.
Вода тоже сера и холодна; течение её не заметно; кажется, что она застыла, уснула вместе с пустыми домами, рядами лавок, окрашенных в грязно-желтый цвет. Когда сквозь облака смотрит белесое солнце, всё вокруг немножко посветлеет, вода отражает серую ткань неба, — наша лодка висит в воздухе между двух небес; каменные здания тоже приподнимаются и чуть заметно плывут к Волге, Оке. Вокруг лодки качаются разбитые бочки, ящики, корзины, щепа и солома, иногда мёртвой змеёй проплывёт жердь или бревно.
Кое-где окна открыты, на крышах рядских галерей сушится бельё, торчат валяные сапоги; из окна на серую воду смотрит женщина, к вершине чугунной колонки галерей причалена лодка, её красные борта отражены водою жирно и мясисто.
Кивая головой на эти признаки жизни, хозяин объясняет мне:
-Это — ярмарочный сторож живёт. Вылезет из окна на крышу, сядет в лодку и ездит, смотрит — нет ли где воров? А нет воров — сам ворует…
Он говорит лениво, спокойно, думая о чём-то другом. Вокруг тихо, пустынно и невероятно, как во сне. Волга и Ока слились в огромное озеро; вдали, на мохнатой горе пёстро красуется город, весь в садах, ещё тёмных, но почки деревьев уже набухли, и сады одевают дома и церкви зеленоватой тёплой шубой. Над водою стелется густо пасхальный звон, слышно, как гудит город, а здесь — точно на забытом кладбище.
Наша лодка вертится между двух рядов чёрных деревьев, мы едем Главной линией к Старому собору. Сигара беспокоит хозяина, застила ему глаза едким дымом, лодка то и дело тычется носом или бортом о стволы деревьев, — хозяин раздражённо удивляется:
-Этакая подлая лодка!
-Да вы не правьте.
-Как же можно? — ворчит он. — Если в лодке двое, то всегда один гребёт, другой правит. Вот — смотри: Китайские ряды…
Я давно знаю ярмарку насквозь; знаю и эти смешные ряды с нелепыми крышами; по углам крыш сидят, скрестив ноги, гипсовые фигуры китайцев; когда-то я со своими товарищами швырял в них камнями, и у некоторых китайцев именно мною отбиты головы, руки. Но я уже не горжусь этим…
-Ерунда, — говорит хозяин, указывая на ряды. — Кабы мне дали строить это…
Он свистит, сдвигая фуражку на затылок.
А мне почему-то думается, что он построил бы этот каменный город так же скучно, на этом же низком месте, которое ежегодно заливают воды двух рек. И китайские ряды выдумал бы…
Утопив сигару за бортом, он сопроводил её плевком отвращения и говорит:
-Скушно, Пешков! Скушно. Образованных людей — нет, поговорить — не с кем. Захочется похвастать — а перед кем? Нет людей. Всё плотники, каменщики, мужики, жульё…
Он смотрит вправо, на белую мечеть, красиво поднявшуюся из воды, на холме, и продолжает, словно вспоминая забытое:
-Начал я пиво пить, сигары курю, живу под немца. Немцы, брат, народ деловой, т-такие звери-курицы! Пиво — приятное занятие, а к сигарам — не привык ещё! Накуришься, жена ворчит: «Чем это от тебя пахнет, как от шорника?» Да, брат, живём, ухитряемся… Ну-ка, правь сам…
Положив весло на борт, он берёт ружьё и стреляет в китайца на крыше, — китаец не потерпел вреда, дробь осеяла крышу и стену, подняв в воздухе пыльные дымки.
-Не попал, — без сожаления сознаётся стрелок и снова вкладывает в ружьё патрон.
-Ты как насчёт девчонок — разговелся? Нет? А я в тринадцать лет уже влюблялся…
…
Высадив его на одной из улиц слободы, тоже утопленной половодьем, я возвращаюсь ярмаркой на Стрелку, зачаливаю лодку и, сидя в ней, гляжу на слияние двух рек, на город, пароходы, небо. Небо, точно пышное крыло огромной птицы, всё в белых перьях облаков. В синих пропастях между облаками является золотое солнце и одним взглядом на землю изменяет всё на ней. Всё вокруг движется бодро и надёжно, быстрое течение реки легко несёт несчётные звенья плотов; на плотах крепко стоят бородатые мужики, ворочают длинные вёсла и орут друг на друга, на встречный пароход. Маленький пароход тащит против течения пустую баржу, река сносит, мотает его, он вертит носом, как щука, и пыхтит, упрямо упираясь колёсами в воду, стремительно бегущую навстречу ему. На барже, свесив ноги за борт, сидят плечо в плечо четыре мужика — один в красной рубахе — и поют песню; слов не слышно, но я знаю её.
Мне кажется, что здесь, на живой реке, я всё знаю, мне всё близко и всё я могу понять. А город, затопленный сзади меня, — дурной сон, выдумка хозяина, такая же малопонятная, как сам он.
Досыта насмотревшись на всё, я возвращаюсь домой, чувствую себя взрослым человеком, способным на всякую работу.»
Немного, конечно, я затянул отрывок из книги. Если вы дочитали до этих строк — искренне рад вашему вниманию к статье. И спасибо Максиму Горькому за подарок нам, современникам, такой исторической картины, как затопленная ярмарка с интересными деталями. Я словно побывал в лодке, вместе с ними.
Читайте также: Куда сходить в Нижнем Новгороде в выходные
Наша группа ВКонтактах